Погасли софиты, дверь захлопнулась за последним актёром, и Оливер остался один на сцене, тускло освещённой слабым дежурным светом. Щелчком выключателя он затушил горевшие в зале лампы, оставшись один на один с чёрной дырой портала. Сидя на сцене, глядя в темноту, проглотившую зрительный зал, он чувствовал какую-то особую магию, наэлектризовавшую воздух. В каждой клеточке повисшей здесь пустоты, в каждой секунде тишины, прерываемой лишь неясными скрипами большого здания, обитало чистое творчество. И театр ненадолго вновь обретал то обаяние, которое в глазах Оливера давно утратил — смутное детское чувство, когда глядя на город, заключённый в хрустальном шаре, представляешь улицы, дома, квартиры, и выдуманные жизни пролетают мимо твоих детских глаз. Оливер любил театр. Именно любил, очарование первой влюблённости давно кануло в лету, хрустальный шар лопнул, как мыльный пузырь.
Оказалось, что под его осколками хранилось нечто более ценное, чем иллюзии, которыми он тешился так долго. В его жизни появилась осознанная любовь к театру, уважение к делу, которым он занимается. Но в такие вот редкие минуты одиночества со сценой, Оливер понимал, что его юношеская влюблённость в волшебный закулисный мир всё ещё жива и горит тем же ясным огнём где-то в самых глубинах сердца — чтобы не спугнули случайным ветерком, не задули. Каждый сантиметр окружавшего его пространства словно был пропитан электричеством, казалось, собери эту пустоту в одну точку, она бабахнет в ту же секунду, взорвётся, переродившись в новые миры.
Каждая история должна с чего-то начаться.
Рассказывая историю, ты тоже в каком-то смысле начинаешься заново.
Переступаешь черту
между былью и небылью,
между явью и сном.
Заступаешь за грань.
А что там хранится? В этом "за"?..
На сцене всё начиналось заново. Здесь он начинался заново, что бы это ни значило.

Два часа назад малый зал был наполнен людьми.
— Этого хватит! — кивнул режиссёр, глядя на получившиеся снимки. Мастерская работа, фотографии и для фестивалей подходящие, и для рекламы то, что надо. — Всем спасибо за труд.
Под дружные аплодисменты люди лениво начинают разбредаться по своим делам — кому нужно грим смыть, кому переодеться, а фотографу, гримёрам — собрать мелкие детали своей каждодневной магии. Похлопать друг другу в конце дня — хорошая старая традиция; хлопаешь, как бы говоря всем вокруг и самому себе: сегодня ты хорошо поработал, приятель, завтра будет новый день и будет ещё репетиция , а пока ты сделал, что смог, так что выкини из головы ненужные мысли, расслабься и выпей пива в баре за пару кварталов отсюда. Кажется, так поступают все нормальные люди. Оливер сегодня к их числу не принадлежал.

Когда за последним актёром зазлопнулась дверь, он оставался на сцене, чтобы отработать сложные моменты роли к завтрашней репетиции, к спектаклю, который состоится уже через полторы недели. Пластический рисунок был непростой и, даже хорошо физически подготовленному Оливеру, давался с большим трудом. Впрочем, и роль у него была завидная, так что гораздо большая нагрузка ложилась в этот раз на его плечи.
За работой он не заметил, как пролетели два часа. Позволил себе даже включить сценический свет — не весь, всего несколько ламп. Только теперь он мог сказать себе, что доволен проделанной работой. Выбросить ненужные мысли из головы, расслабиться и... попить пива в баре за пару кварталов отсюда? Эту мысль Оливер отбросил тут же.
Проделав напоследок сложный номер, завершавшийся практически бесконтрольным падением на пол, в котором он должен был в последний момент подставить руки, Оливер остался вполне доволен собой — он всё сделал правильно и сумел не приложиться головой о пол. Морган уже собирался выключать сценический свет, как вдруг увидел тень около дверного проёма.

Чертовщина в театрах творится повсеместно, однако есть вещи более страшные и неприятные, чем неопознанные тени. Они также появляются посреди ночи, они приходят в тот момент, когда меньше всего их ждёшь, они негласные короли тёмных коридоров и залов, они — охранники. И не приведи бог вам разозлить одного из них.

Оливер было напугался, что ненароком задержался дольше дозволенного часа — режиссёр запретил ему оставаться в театре заполночь. Но вовремя сообразил, что такой женственный силуэт едва ли мог принадлежать местному охраннику. А значит, крёстная фея, обитавшая на вахте, не превратит его сегодня в тыкву.

— Вы меня здорово напугали, — обратился он к тени в зрительном зале. — Я подумал, что это охранник пришёл за моей головой.
Чтобы разглядеть человека по ту сторону сцены, нужно было выключить свет, бивший в глаза.

Тухнет большой прожектор. Следом за ним гаснут два небольших переносных, мило зовущихся в закулисном мире "лягушками". Дежурный свет включается в зале, и окончательно разбивается магическая пустота, обитавшая здесь в последние два часа.
Оливер видит перед собой знакомую девушку. Сегодня он был для неё на редкость сложным клиентом — грим занял около часа, ведь рисовать приходилось с учётом того, что работа делается для фотографий, а не для сцены. Актёр к такому долгому и сложному гриму не привык, поэтому постоянно вертелся, и девушке приходилось то и дело возвращать его голову в нужное положение.
— Пользуясь случаем, приношу извинения, что доставил столько неудобств, — улыбнулся Оливер, спрыгнув со сцены, пренебрегая лестницей.

Отредактировано Oliver Morgan (19th Jul 2017 09:42)

Нет, конечно же, она не помешала.

Мимоходом взглянув на часы, Оливер обнаружил, что стрелки уже подползали к отметке двенадцать. А значит, он закончил вовремя, чертовски вовремя! Задержись он на несколько минут, пришлось бы объясняться с охранником, потом с режиссёром и не то, чтобы это было большой проблемой, но кому хочется тратить своё время на неприятные разговоры?
– Надеюсь, я не помешала? – спрашивает девушка, и Оливер улыбается в ответ. Если бы не её внезапное появление здесь в столь поздний час, у него был бы соблазн остаться подольше, и ненужных разговоров уж точно было бы не избежать, а впустую потраченного на них времени – не вернуть.
– Ни сколько, я уже закончил.

Вовремя остановиться. Способность, которой наделены немногие. Будь то дело, которое любишь всем сердцем, или вызов, брошенный судьбе и самому себе, эдакий бунт перед всевышним.  Вовремя закончить разговор, уйти с надоевшего праздника, отказаться от игры, ставшей слишком опасной… да, пожалуй, он не всегда умел останавливаться.

Конечно, она не помешала.

В голове бесцветной ниточкой крутится её имя. Он всё хватается за неё и никак не может поймать. Оливер должен был знать, как её зовут, ведь встречал девушку уже не раз: на съёмках и в коридорах кинокомпаний, несколько раз даже видел у них в театре. Ниточка ускользает. И в тот момент, когда он уже не надеялся вспомнить, заветная нить сама ложится ему в пальцы. Каролина.

Каролина проходит мимо, оставляя за собой шлейф цветочно-ягодных духов. И в голову мужчины приходит замечательная, блестящая мысль, пожалуй, лучшая за сегодняшний вечер. А что, если предложить ей пройтись вместе? Время позднее, он мог бы проводить её, не важно куда, ведь ходить по тёмным улицам в одиночестве небезопасно, мало ли чьи тени могут поджидать на плохо освещённой аллее, притаится на одной из кирпичных стен за поворотом, спрятаться за деревьями безлюдного парка. К тому же, совершенно случайно, им двоим может оказаться по пути.
Она появляется из-за кулис и на секунду замирает у края сцены, снова вызывая улыбку на губах у актёра.
– Сцена вам идёт.
Бывает, люди на любом снимке получаются настоящими, особенно не имея ни опыта работы с камерой, ни специальных знаний; через каждый кадр с ними сквозит кислород. Такие же взаимоотношения у некоторых рождаются со сценой. Поднимается на подмостки совершенно невзрачный человек, на которого в жизни никто и не взглянет, и неожиданно все его мелкие черты, казавшиеся обычно незначительными, становятся как бы крупнее, словно на них направили увеличительное стекло. Каролина была красивой и без сцены.
– Я вернусь через секунду. Только никуда не уходи, – произносит Оливер с самой внушительной интонацией, на которую был способен. – Хорошо? Мы договорились, Каролина.
Он улыбается и исчезает за кулисами, не дождавшись ответа. В гримёрной лежали вещи, разбросанные в полнейшем беспорядке после съёмки. Обычно помощник режиссёра проверял состояние гримёрной комнаты, требуя от артистов содержать свои столики в надлежащем виде, ничего не разбрасывать и не забывать в театре ненужные вещи. Однако всегда находилась какая-нибудь бесхозная футболка, оставленная непонятно кем во времена, когда жив был ещё первый шекспировский «Глобус», она кочевала от одного актёра к другому, все ей пользовались, но никто не мог сказать, откуда же она взялась и, наконец, повисев на всех стульях и столиках, пойманная древним театральным божеством, исчезала в пустоту, из которой, вероятно, и возникла. Сегодня они задержались допоздна, так что им разрешили оставить на столиках всё, как есть. Быстро переложив со своего места все чужие вещи, Оливер сгрёб оставшееся в рюкзак. Только. Стянул с себя спортивную, свободную одежду, предназначенную для репетиций. Никуда. Переоделся в нормальные человеческие вещи. Не уходи. Напоследок Оливер бросил взгляд в зеркало и приятно удивился, что выглядел вполне обычно, несмотря на непростой рабочий день.

Только никуда не уходи.

Уже двигаясь к выходу из гримёрной, Оливер услышал знакомую мелодию, тихой тенью долетавшую из зала, эта неожиданная мелочь заставила его остановиться и прислушаться. Действительно это известная песня зазвучала в пустом театре посреди ночи, или уставшее сознание крутило услышанную где-то пластинку, эхом отдававшуюся в его пустой голове? Потихоньку, стараясь слишком не шуметь, он подошёл к тёмному дверному проёму, выводившему к сцене. Песня ему не померещилась, это была Каролина – наверное, устала ждать его, и от скуки негромко напевала известный мотив.
И всё-таки она ждала его.
Песня прервалась.
– Я сейчас уйду, – крикнула она, почти смеясь. – Вот уже ухожу.
Сидела на сцене спиной к нему, глядела в зал, ударяя туфлями о край и совсем не уходила. Не сдвинулась ни на шаг, улыбаясь почти по-детски.

Ты мне всё больше нравишься, Каролина.

Оливер ненавязчиво, с той же ребяческой непосредственностью, подхватил песню, мотив которой она напевала, даже не подумав, что можно показаться глупым. Забыв о пресловутом «как бы ничего не испортить», потому что ситуация не располагала к таким размышлениям. К тому же, в отношениях, где между двумя людьми может встать незначительная глупость, как правило, и портить нечего.
– Whatever happens, I'll leave it all to chance. Another heartache, another failed romance, – и опустившись на сцену рядом с ней, закинул рюкзак за спину.

Удивительно, как с ней было легко.

– На этой сцене редко поют, – спрыгнув в зал, он мягко погладил сцену, потому что место, где происходит столько невероятных вещей, нужно любить и всячески проявлять заботу. – И напрасно.
Сцену он действительно любил, нельзя относиться к ней иначе. Оливер помнил, как взрослые актёры перед спектаклями наклонялись, прикладывая ладони к театральной площадке. Переживания, сомнения перед выходом снимает, как рукой, лучше любого успокоительного. Действительно, сцена как будто сама начинает помогать актёру, если её об этом хорошенько попросить. Потому что театр чувствует, когда его по-настоящему любят – искренне и без оглядки. И отвечает взаимностью.

Оливер, как настоящий джентльмен, протянул руку, чтобы помочь девушке слезть со сцены.
– Пойдём?
Выключив свет, предварительно окинув взглядом помещение на наличие какого-нибудь небольшого работающего прибора, притаившегося в тени кулис, или незакрытой двери, Оливер захлопнул последнюю оставшуюся открытой дверь – ту, через которую они вышли. По дороге к служебному выходу, он говорил что-то про спектакли, рассказывая как нелепо и забавно выглядел неудавшийся грим, когда они первый раз пробовали сделать самостоятельно то, что хотел от них режиссёр.
– Кстати… Ты хочешь посмотреть спектакль? Приходи, я достану пригласительный для тебя. Только лучше приходи через пару неделек после премьеры, первые показы, они, знаешь… редко бывают самые лучшие, – улыбнулся он, вспоминая все те премьерные показы, когда каждый актёр старался сыграть как можно сильнее и лучше, неизбежно пережимая некоторые особо эмоциональные сцены.
Дорога к служебному выходу, которой они шли сейчас, представляла собой некое подобие лабиринта, в некоторых местах заставленного частями декораций или массивными деревянными и железными конструкциями, в которых не сразу можно было признать участников какого-то спектакля. В коридорах было непривычно пусто и тихо. Даже оставаясь здесь несколько раз на ночные репетиции с несколькими коллегами и режиссёром, он не слышал такой тишины.